И пока он поднимался по лестнице, в голове у него шла усиленная работа, которая, у двери его квартиры, вдруг пришла к страшному концу. Ему стало совершенно ясно, что Карич уже знает, кто нашел деньги. Припомнив то короткое, но жуткое мгновение, когда, в разговоре на лестнице, их взгляды встретились, и Карич заглянул глазами как будто в самую сокровенную глубь его души, Брагин нервно передернул плечами и до боли стиснул пальцы рук. В то мгновение он выдал себя с головой – это не подлежало никакому сомнению…
Он стоял у двери и, положив руку на ручку звонка, продолжал думать. Мысли цеплялись одна за другую и свивались в тесный круг, из которого не было никакого выхода. Если бы он не выдал себя Каричу – разве он мог бы удержать у себя деньги, зная, что тот их потерял и из-за них лишит себя жизни? И если даже предположить, что Карич не покончить с собой, все же деньги придется вернуть ему, потому что тот знает уже, кто их нашел, и примет меры к тому, чтобы они были ему возвращены…
Его потянуло к Каричу. Нужно было, во что бы то ни стало, каким-нибудь образом, установить, знает ли Карич, что деньги у Брагина, или не знает, и в таком ли тот состоянии, чтобы покончить с собой. Как это можно установить – Брагин не отдавал себе отчета. Но решил сейчас же пойти к приятелю.
Дрожа от сильного озноба, он поднялся на четвертый этаж и позвонил. Дверь открыл ему сам Карич, который, увидев его, усмехнулся и тотчас же сделал серьезное лицо.
– Это вы? – сказал он таким тоном, как будто ожидал его прихода именно в это время, – пойдемте ко мне…
Брагин молча снял пальто, галоши и шляпу и пошел за ним по узкому, полутемному коридору.
В комнате Карича горела та же лампа, которая вчера так сильно раздражала Брагина своим неприятным, звенящим жужжанием. Художник мельком посмотрел на нее, опускаясь на стул у письменного стола. Карич поймал его взгляд и с усмешкой сказал:
– Простите, не успел переменить лампу…
Он опустился против Брагина в свое глубокое кресло, снял очки и стал тщательно протирать их стекла носовым платком. Брагин молчал, не зная, с чего начать, и начиная волноваться. Глядя на Карича, на его спокойствие, с каким он протирал свои очки, художник почувствовал, что тот о самоубийстве мало помышляет. Его спокойное, уже порозовевшее лицо нисколько не походило на лицо самоубийцы, готовящегося через несколько часов покончить счеты с жизнью. В нем даже не было обычной, тихой грусти, которую Брагин привык видеть в Кариче, напротив, в его глазах светилась какая-то скрытная, глубоко затаенная радость.
У Брагина сжалось сердце. Он понял, что Карич далек от самоубийства потому, что рассчитывает отобрать у него деньги.
И, как будто подтверждая его мысль, Карич, покончив с очками и надев их, тихо, но твердо спросил, уставившись в него невозмутимо серьезными глазами:
– Вы принесли деньги, Александр Иваныч?
Брагин побледнел и потерялся. Он не ожидал такого прямого вопроса, и слова Карича произвели на него впечатление грома, упавшего ему неожиданно на голову. Входя в эту комнату, он тотчас же понял, что с деньгами ему придется расстаться если не сегодня, то завтра наверно, но всем своим существом он протестовал против этого и всячески отпирался бы, лгал, клялся, лишь бы еще, хоть на несколько минут отдалить ужас отдавания денег. Вопрос же Карича застал его врасплох, спазма перехватила ему горло, и он ничего не мог сказать, только беззвучно шевелил дрожавшими от волнения губами…
Карич тихо погладил его руку и мягко, участливо проговорил:
– Не волнуйтесь так? Александр Иваныч. Ведь, я же знаю, что вы безукоризненно честный человек, и ни минуты не сомневался в том, что вы вернете мне деньги…
Все было кончено. Больше говорить было не о чем… Брагин зачем-то приподнялся на стуле и снова опустился. Хотел что-то сказать и открыл рот, который тотчас же скривился мучительной гримасой рыдания. Нервы его, напряженные до последней степени, не выдержали, он весь затрясся и, закрыв лицо руками, глухо зарыдал…
Карич выбежал из комнаты и через несколько минут вернулся со стаканом воды. Художник, стуча зубами о края стакана, залпом выпил воду и потом несколько минут сидел, закрыв глаза рукой, и часто вздрагивал всем телом…
Мало-помалу им овладело тупое, холодное спокойствие. Он встал, молча вынул деньги и положил их на стол. Карич быстро посмотрел на него, на деньги – и по его лицу вдруг пробежала какая-то тень, придавшая ему острое, почти хищное выражение, которое сделало его похожим на лицо купца в эстампном магазине, когда Брагин заявил тому претензию по поводу своей картины. И теперь художник почувствовал на своем лице от взгляда Карича тот же неприятный холод, как будто к нему прикоснулся мокрый, скользкий гад…
Но это продолжалось всего одну секунду. В следующее мгновение лицо Карича уже сияло радостью, он схватил руки Брагина, крепко пожимал их и говорил растроганным голосом:
– Поверьте, я не останусь у вас в долгу! Вы буквально спасли мою жизнь… Я вам так благодарен, так благодарен!
Брагин был в каком-то столбняке, не понимал, о чем тот говорит, и старался высвободить свои руки из рук Карича, прикосновение которых было ему, почему то неприятно до отвращения. Он пятился к двери, Карич шел за ним и все говорил, но слова его как-то ускользали от внимания Брагина? и в ушах только раздавался их неприятный, фальшивый тон. Чувство громадной, невозвратимой потери огромной тяжестью лежало на его душе и обессиливало его тело. Он не заметил, как спустился по лестнице и попал к себе на квартиру. Хотелось ни о чем не думать, ничего не чувствовать, впасть в глубокое, беспросветное забытье… Придя домой и не отвечая на расспросы жены, встревоженной его болезненным видом, он разделся, лег в постель и тотчас же заснул, как убитый, тяжелым, без всяких сновидений, сном…